Наше отставание от мира в политической науке намного сильнее, чем в прочих гуманитарных дисциплинах. Экс-преподаватели марксистской политэкономии и научного коммунизма не спешат складывать оружие, а делают то, что они умеют делать лучше всего. Это начетничество, пересказ плохих учебников, требующий от студентов не вдумчивости, а зубрежки, а в «научных» работах — банальность, смешанная с плагиатом. Разрыв с мировой наукой удерживается языковым барьером и отсутствием реальных реформ в массовом высшем образовании. Результат: в изучение интереснейшего для политической науки «кейса России» иностранные политологи внесли вклад ощутимо больший, чем российские.

В преподавании экономики и финансов более или менее современные учебники (Мэнкью, Кругмана, Брейли — Майерса, Вэриана и т. д.), в общем-то, стали стандартом. Даже если в провинциальном университете преподаватели упорствуют и ориентируют студентов на доморощенную псевдонауку, заинтересованные студенты вполне в состоянии найти «правильные» учебники в магазине, библиотеке или интернете. С политической наукой все гораздо хуже: современных переводов относительно мало, они изданы небольшими тиражами, узкоспециальная литература переводится чаще пропедевтической и обобщающей, разрыв между тем, что написано в этих книгах, и тем, «чему учат в школе», намного больше, чем в экономических дисциплинах.

Редкое явление, значимо уменьшающее описанный разрыв, — вышедшая только что в серии «Переводные учебники НИУ ВШЭ» книга «Демократизация» (в оригинале вышла в Оксфорде в 2009-м). Несмотря на название, это именно учебник, причем один из лучших по политической науке, доступных на русском языке. Различные виды демократии и автократии, промежуточные варианты, механизмы, характер и условия демократизации — это в последние десятилетия едва ли не основное направление исследований в политической науке. «Демократизация» очень корректно и точно излагает результаты множества научных работ, сделанных в последние годы.

Учебником эту книгу делает не только энциклопедизм, присущий и другим оксфордским хендбукам, но и наличие в каждой главе списка ключевых положений, обзора, проверочных вопросов, списков дополнительной литературы и полезных веб-сайтов. Что особенно важно, это повествование из первых рук: его ведут не «профессиональные преподаватели», а сами исследователи. Здесь есть риск: каждый исследователь может слишком подчеркивать теории и гипотезы, близкие к его собственным, и несколько карикатурно изображать тех, кто с ним спорит. Но этот «научный субъективизм» тем не менее сулит читателям большую вовлеченность в научные споры.

«Демократизацию» подготовили мировые звезды, ученые первого ряда. Это Патрик Бернхаген и Кристиан Харпфер (оба — Абердинский университет), Рональд Инглхарт (Мичиганский университет, НИУ ВШЭ), Кристиан Вельцель (Бременский университет, НИУ ВШЭ). Это четыре редактора обширного тома, среди его авторов — более двух десятков политологов и социологов. Участие Инглхарта и Вельцеля обеспечивает книге «крен», очень важный и модный в последние десятилетия. Это связь процессов демократизации не только с объективными условиями, но и с субъективными предпосылками: настроениями и ценностями людей. Отсутствие такой корреляции выглядело бы странно: демократическое правительство (по крайней мере в зрелых демократиях) максимизирует масштабы обеспечения индивидуальной автономии. Последняя позволяет индивидам выбирать, как именно они хотят жить.

Иммануил Кант считал разум и свободную волю (которой невозможно следовать без персональной свободы) универсальной чертой человека. При этом принцип автономии требует и политического равенства: признавая свободу воли за собой, человек не может отказывать в ней согражданам. Но исследования ценностей показывают, что обществам стремление к автономии свойственно отнюдь не в равной степени. Массовые убеждения, стремятся доказать в 9-й главе книги Инглхарт и Вельцель, оказывают определяющее влияние на то, чтобы перейти к демократии и сохранить этот режим. Если убеждения недостаточно крепки, демократия может быть быстро свергнута: охотников узурпировать власть всегда немало.

Вне зависимости от типа режима стабильными оказываются только системы, согласующиеся с убеждениями людей насчет власти. Пока люди убеждены в легитимности диктатора, автократический режим стабилен. А демократические системы выживают лишь там, где люди уверены, что политические права не пустой звук и политики должны быть поставлены под контроль населения. Это означает, что страны, где массовый запрос на демократию превышает уровень демократичности режима, «обречены» на демократический прорыв, и наоборот. Как измерить этот запрос? Инглхарт и Вельцель предлагают в качестве «прокси» индекс эмансипационных ценностей. Он рассчитывается исходя из степени согласия респондентов (по шкале от 0 до 10) с тезисами вроде «свобода слова важнее порядка и стабильных цен», «возможность граждан влиять на решение местных задач важнее сильной обороны и борьбы с преступностью», «вера и послушание не могут быть целью воспитания», «развод, гомосексуализм и аборты допустимы» и т. д.

Казалось бы, у России в среднесрочной перспективе все хорошо: средний индекс эмансипационных ценностей за 1995–2000 годы был ниже соответствующих значений для европейских стран, Бразилии, Аргентины, Чили и др. Но даже не слишком благоприятствующие демократии ценности того времени соответствовали бы более демократическому режиму, чем тот, что был у нас в 2000-2004 годах. С тех пор режим стал менее демократическим — значит, этот разрыв еще увеличился. Предпочтения людей за последнее десятилетие, однако, заметно сдвинулись в сторону порядка и «сильной руки». В любом случае предпочтения людей в пользу демократии не переводятся автоматически в массовые действия, а эти действия далеко не всегда приводят к успеху. А сам он далеко не всегда бывает долгосрочным: молодые демократии значительно хуже зрелых справляются с выполнением государственных функций и потому не отличаются устойчивостью.

Стоит ли сторонникам демократических преобразований в России надеяться на лучшее будущее? В долгосрочной перспективе — наверняка. Но предпочтения в пользу демократии, показывают Инглхарт и Вельцель, зачастую носят поверхностный и чисто инструментальный характер. Многие люди позитивно высказываются о демократии просто потому, что так делают другие, или потому, что думают, будто демократические страны обязательно богаты. Такие представления не мотивируют бороться за демократию, рисковать ради демократических свобод жизнью: «Значительное давление со стороны населения на элиты с целью введения демократических свобод или их защиты, когда они находятся в опасности, возможно, только когда люди ценят демократию саму по себе». Когда ценности эмансипации развиты относительно слабо, люди легко признают легитимность автократических режимов, смиряются с ограничением свобод и отдают сильной власти приоритет перед свободой и самовыражением. Тогда даже не удовлетворенные текущим положением вещей граждане могут просто желать замены одного автократа на другого, не думая о замене режима в целом.

Проблема не в том, что в некоторых странах люди негативно относятся к свободе. У многих она просто не занимает значимого места в перечне приоритетов. Для бедных стран со слабыми институтами характерно ставить на первое место не свободу, а наличие средств к существованию и физическую безопасность — это первейшие условия выживания. Когда общества достигают определенного достатка, люди больше задумывается о свободах, самовыражении, «жизни своим умом». Поэтому экономический прогресс способствует демократизации. А кризис и снижение темпов роста необязательно вредны автократам: заняв людей мыслями о выживании, автократические лидеры могут снизить запрос на свободы.

Впрочем, тотальная бедность автократиям тоже невыгодна: царь, не способный обеспечить подданным благосостояния, теряет легитимность. Скажете, автократиям легитимность не нужна? Не все так просто. Казалось бы, автократии, опираясь на армию и тайную полицию, могут подавлять самую широкую оппозицию. Но это не так, пишут Инглхарт и Вельцель.

Когда оппозиция становится достаточно сильной, ломаются даже репрессивные режимы.

В какой-то момент репрессии перестают ослаблять оппозицию и только делают ее сильнее. Но для этого оппозиция должна быть представлена не отдельными легко локализуемыми группами, а широкими сообществами, готовыми на жертвы ради свободы. Итак, тем, кто желает своей стране демократического будущего, следует 1) наблюдать за динамикой ценностных предпочтений сограждан, 2) по мере сил содействовать просвещению, которое укрепляет эмансипационные убеждения населения, и росту социального капитала: при его низком уровне у граждан просто нет возможности организоваться. Другого пути нет, и, к сожалению, власть это понимает. Именно поэтому она называет «иностранными агентами» просветительские организации и пытается дезорганизовать гражданское общество, снижая для людей возможность кооперироваться. Чья возьмет?