— Геннадий Иосифович, в ОПЕК полагают, что в ближайшее время цена на нефть должна стабилизироваться на «нормальном», но не высоком уровне. Как вы считаете, какой уровень нефтяных цен можно считать сегодня нормальным для России?

— Если говорить о справедливой цене в целом по миру, я считаю — $80 за баррель. Надо учитывать, что значительная часть нефти — примерно треть — добывается на морском шельфе, где себестоимость может быть высокой. А есть еще глубоководный шельф, например, в Бразилии, где одна из первых скважин обошлась более чем в $300 млн. Последующие скважины стоили уже вдвое дешевле, но всё равно очень дорого. Поэтому и себестоимость там достаточно высокая. Себестоимость добычи нашей нефти без налогов в среднем по стране около $10 за баррель. Но когда мы включаем сюда налоги, стоимость барреля поднимается примерно до $30. Но и такая стоимость никакой трагедии для нас не представляет. Я помню времена, когда бочка нефти стоила на рынке меньше $10. Тогда мы мечтали, чтобы цена выросла до $20. Когда три года нефть стоила больше $100 за бочку, мы к этому привыкли. Но высокая цена имеет один минус — она может влиять на спрос. Так и случилось. Поэтому наши нефтяные компании сегодня устроила бы цена в $50–60 за баррель. И в целом, думаю, мировых производителей и потребителей. Даже для Соединенных Штатов это было бы приемлемой ценой. Канадцам с их нефтяными песками нужна цена бы повыше — до $80. Но поскольку канадская нефть идет в США, они бы пришли в общему знаменателю.

— Вы говорите о таком уровне цен, не учитывая проекты арктического шельфа?

— Арктический шельф — это совсем другой вопрос. Моя точка зрения по этому вопросу отличается от популярной сегодня. Я считаю, что нам надо заниматься шельфом в плане поиска, разведки. Мы, в общем, даже не знаем, что там, на шельфе, есть. У нас есть пока только предварительные оценки запасов — С2, С3 (предварительные оценочные запасы, потенциальные запасы. — «Известия»). А для того чтобы иметь А, В, С1 (разведанные запасы. — «Известия»), надо бурить. Я уверен, что мы сегодня не готовы к работе на арктическом шельфе ни технически, ни технологически, ни экономически. У нас даже кадров для этого нет. Во-первых, нужны платформы. Одну платформу для «Приразломного» мы сделали — строили ее более 15 лет, «вбухали» около $4 млрд. Причем не в новую — в подержанную. А для того чтобы серьезно осваивать шельф, нужна не одна, а десятки платформ, суда обеспечения. Для работы на шельфе надо иметь нормативно-правовую базу. То есть нужны технические регламенты, стандарты. У нас ничего этого нет. Но главное — экономика: надо считать, насколько выгодно в сегодняшних условиях добывать арктическую нефть. Поэтому, думаю, у нас сегодня хватает дел на суше — в Восточной Сибири, например.

— Как рекорды, которые демонстрируют российские нефтяники в последние несколько лет, влияют на структуру экономики России?

— Во-первых, я считаю, что никаких рекордов нет. Да, в прошлом году добыли 534 млн т. Могу вам сказать, что в 1987 году Российская Федерация добыла 572 млн т. По сравнению с 1990-ми за последние годы есть определенный рост, но говорить о рекордах я бы не стал. Во-вторых, вопрос об объемах добычи очень сложный. Главный вопрос, на который у меня сегодня нет ответа: сколько нефти нам надо? Поэтому мы не можем сказать, много мы добыли в прошлом году или мало. Если учесть, что в 2015 году больше 246 млн т мы отправили на экспорт, то, по моим оценкам, это не по-хозяйски. Дело в том, что Россия не может повлиять на мировую цену, потому что занимает только 19–20% рынка. Но сделать страну менее зависимой от цены мы могли бы, если бы всё у себя переработали и поставили бы за рубеж не бензин или дизтопливо, а продукцию с высокой добавленной стоимостью в виде химических продуктов, нефтехимии, композитных материалов. То есть надо иначе подходить к структуре нашего промышленного производства. Например, Китай за последние лет двадцать построил целую серию нефтехимических заводов, и сегодня у них продукция химического сектора составляет примерно $1,4 трлн, это 20% ВВП страны. Отметим, что ВВП Китая в восемь раз больше нашего. У нас химический сектор составляет всего $80 млрд — 1,6% ВВП России. В 2014 году одна только немецкая компания BASF произвела химпродукции в 1,5 раза больше, чем все химические предприятия России. Нефтехимия как раз и может быть тем звеном, потянув за которое, мы смогли бы изменить всю структуру промышленного производства России.

— Если говорить о перспективах добычи, что нам обещает в этом смысле сегодняшняя структура запасов?

— К сожалению, достоверной статистики у нас сегодня нет. По некоторым оценкам, из тех запасов, которые находятся в разработке, примерно 70% — это уже так называемые трудноизвлекаемые запасы. То есть запасы, на которых добыча нефти осложнена горно-геологическими, географическими условиями. На таких месторождениях могут быть плотные коллекторы, пласты с низкой проницаемостью, вязкой нефтью и т.д. Кстати, сегодня у нас нет четкого определения трудноизвлекаемых запасов, хотя от этого зависят льготы, которые могут предоставляться компаниям для работы на месторождениях с такими запасами. Поэтому нужна серьезная работа по классификации и определению запасов, которые будут отнесены к трудноизвлекаемым. К слову, добыча сейчас примерно на 70% идет всё же на старых месторождениях, которые имеют большую обводненность, высокую выработанность. Конечно, это не вечно. Поэтому рано или поздно, но придется вводить в разработку месторождения с трудноизвлекаемыми запасами.

— Добыча трудноизвлекаемых запасов требует новых технологий, которых у России не хватает. Какие инструменты у государства есть для того, чтобы стимулировать их развитие?

— У государства есть много инструментов. Вот налоговая система может выполнять кроме фискальной еще стимулирующую и распределительную функции. Однако наша налоговая система выполняет главным образом фискальную функцию и лишь немного — распределительную. Стимулирующей функции нет. В качестве иллюстрации возьмите Техас, США: если скважина там дает 500 л нефти в сутки, она считается рентабельной — так построена система налогообложения. У нас же скважина, которая дает 4 тыс. т в сутки, уже считается нерентабельной и выводится в неработающий фонд. Сейчас, конечно, некоторые работы ведутся в отношении стимулов — вводятся коэффициенты по НДПИ. Но я считаю, что будущее нашей нефтяной отрасли в большей степени зависит от того, сумеем ли мы создать технологию добычи нефти из Баженовской свиты или нет. Потому что геологические запасы Баженовской свиты только в Западной Сибири больше 100 млрд т нефти. Даже по более осторожным оценкам, при наличии технологий добыть там можно до 40–60 млрд т нефти. Притом что сегодня у нас в России все запасы вместе с С2 — 28 млрд т. Так что если найдем необходимые технологии, которые можно будет применить на Баженовской свите, вопрос добычи может быть решен на достаточно долгий период времени. А в отношении трудноизвлекаемых запасов со стороны государства могли бы быть такие меры, как налоговые каникулы, освобождение от налогов, уменьшение НДПИ и т.д. Но Минфин заинтересован наполнять бюджет сегодня. Нужно сделать так, чтобы налоги были справедливыми. А для этого они должны быть от конечного результата. У нас же сегодня налоги идут от выручки — в среднем изъятия составляют 65–70%. В Норвегии, например, тоже высокие налоги, но они взимаются от прибыли. Налогами должен облагаться конечный результат. У нас же — совершенно неправильный подход.

— По разным оценкам, в российской нефтегазовой отрасли сегодня до 45–50% оборудования и комплектующих — импорт. В состоянии ли российские нефтяники уходить от этой зависимости?

— По заказу «Лукойла» мы делали в прошлом году такое исследование. У нас получилось, что в среднем 53% бурового оборудования в России — импортное. Конечно, надо иметь в виду, что, например, трубами, за редким исключением, мы можем обеспечивать себя сами. Но сегодня есть некоторые сегменты, в которых существует большая зависимость российских нефтяников от иностранных поставщиков. Это программное управление, автоматика и телемеханика. Сегодня Минэнерго с Минпромторгом создали рабочие группы, которые занимаются импортозамещением. И у нас уже появляется некоторое оборудование, не уступающее зарубежным образцам. Так, один из пермских заводов начал выпускать прекрасные насосы, которые не уступают иностранным аналогам. В Башкирии налажен выпуск клапанов, отсекателей и другой арматуры для любого вида бурения. Заменить всё добычное оборудование мы, конечно, не сможем, да это и не надо. У нас танки получаются хорошие, а вот Mercedes сделать не можем. Я полагаю, что если бы мы имели зависимость от импорта в пределах 20–25%, это было бы вполне оптимально. Буровые установки сегодня мы получаем из Китая. Наши специалисты говорят, что они с достаточным уровнем качества. У нас есть и свой завод, который в 1990-е годы занимался буровыми установками, — «Уралмаш». Тогда этот завод выпускал до 365 комплектов бурового оборудования в год. В прошлом же году — всего 25. Поэтому пока остается надеяться на китайцев, которые научились делать буровые станки. А по цене с ними так вообще никто не может сравниться. Я считаю, что нам надо очень четко определить те направления в сфере оборудования, которые для нас являются критичными и на которые нужно обратить внимание в первую очередь. И уверен, что до конца 2020 года мы могли бы такую зависимость снизить до 25–30%.